Шёл хромоногий и насквозь пропитый
Алкаш одиночка горем убитый.
Закрылась аптека - ети её мать!
Настойку боярышника не достать!
А трубы горят, и в горле комок
От горя, что выпить настойки не смог.
Ведь целая ночь впереди у него
А выпить в загашнике нет ни-че-го.
Идет он, вздыхает, глядит на прохожих
Своей неумытою, пьяною рожей.
Дойдет он до дома, уляжется спать
Со злобы своей обругав свою мать.
И будет мечтать он о завтрашнем дне,
О водке, о пиве, о сладком вине.
И так, ковыряясь, уснет в тишине.
А бедная мать не сомкнув своих глаз
Вновь встретит рассвет. И в тысячный раз
Попросит у Бога за сына прощения,
И вольных, невольных грехов отпущения.
И сядет в кровати. И примется ждать...
Весь мир - это он и эта кровать.
Алкаш одиночка горем убитый.
Закрылась аптека - ети её мать!
Настойку боярышника не достать!
А трубы горят, и в горле комок
От горя, что выпить настойки не смог.
Ведь целая ночь впереди у него
А выпить в загашнике нет ни-че-го.
Идет он, вздыхает, глядит на прохожих
Своей неумытою, пьяною рожей.
Дойдет он до дома, уляжется спать
Со злобы своей обругав свою мать.
И будет мечтать он о завтрашнем дне,
О водке, о пиве, о сладком вине.
И так, ковыряясь, уснет в тишине.
А бедная мать не сомкнув своих глаз
Вновь встретит рассвет. И в тысячный раз
Попросит у Бога за сына прощения,
И вольных, невольных грехов отпущения.
И сядет в кровати. И примется ждать...
Весь мир - это он и эта кровать.